Любимец Жан-Жака Руссо  —
БАРВИНОК

Путешествие Руссо с г-жей де Варан

Гадание при помощи барвинка

Влияние на ведьм

Беседа с богиней Флорой

Свадебный каравай

Вряд ли существует на свете другое растение, которое получило такую известность и пользовалось в свое время такой славой, как небольшой, скромный, синий, с твердыми, блестящими, как у брусники, листьями лесной моветон, носящий по-русски название «барвинок», а по-французски «la pervenche».

Чтобы сорвать этот цветок и полюбоваться им, в конце XVIII столетия отправлялись на опушки лесов и садов молодые и старые, горожане и горожанки, придворные кавалеры и дамы, высшие государственные сановники, министры и даже сами короли.

И все почему? Потому что это был любимый цветок Жан-Жака Руссо.

Бичевавший нещадно все человечество, ненавидевший в душе самых близких друзей и видевший всюду лишь преследовавших его врагов, гений этот становился мягкосердечным, становился ребенком, как скоро переносился в мир растений. Жизнь среди них, среди природы служила для него обновлением его измученных души и тела. Он видел в них то чистое, совершенное творение, каким оно вышло из рук Божьих, творение еще не испорченное, не искаженное прикосновением человека. Он успокаивался среди них душою.

Барвинок же сверх того был особенно ему дорог по воспоминаниям о счастливейших годах его юности, по воспоминаниям об утраченном счастье.

Еще юношей, почти мальчиком, Ж.-Ж. Руссо, обласканный и укрытый от преследовавших его швейцарских властей милой, сердечной г-жой де Варан, влюбился в нее по уши и, сделавшись впоследствии ее возлюбленным, считал это время счастливейшим в своей жизни.

И вот однажды, когда они путешествовали вместе из Шамбери в Ле-Шармет, при одном крутом подъеме в гору, желая дать отдохнуть своим носильщикам, госпожа Варан вышла из носилок¹ и пошла рядом с ним пешком. Вдруг в кустах мелькнул какой-то синий цветок. Это был наш вечнозеленый барвинок. Госпожа де Варан подошла к нему поближе и, взглянув, воскликнула: «Ах! Да это барвинок в цвету!» Тогда Руссо едва обратил на это восклицание внимание и, увлеченный своим разговором, пошел далее.

Но момент этот, по-видимому, как это иногда бывает и со всяким из нас, глубоко запечатлелся в душе его, и когда много лет спустя, ботанизируя со своим другом Дюпейру на живописной горе близ Невшателя, в Швейцарии, он нечаянно наткнулся в кустах на этот цветок, то все счастливое прошлое вдруг воскресло перед ним, и он с восторгом воскликнул: «Ах! Да это барвинок!»

Этот крик радости вырвался у него, как он сам рассказывает, 18 лет спустя после того счастливого путешествия, о котором мы сейчас говорили, и вырвался с такой силой именно потому, что те минуты счастья, о которых он теперь вспоминал, были во всей его беспросветной жизни единственными, которые, по его словам, давали ему право говорить: «И я тоже жил!»

Все это Ж.-Ж. Руссо описал в своей «Исповеди», и когда эта знаменитая книга вышла из печати и в ней прочли трогательную историю его любви, то весь Париж устремился в знаменитый ботанический сад, где рос в обилии барвинок, чтобы полюбоваться этим голубым цветком Руссо.

Тем временем слава книги Руссо росла и росла: ее читали и в провинциальных городах, и в деревнях, читали и дворяне, и простые горожане  — все грамотные жители Франции, а вместе с тем росла, конечно, и известность барвинка. Всякому прочитавшему хотелось теперь хоть раз взглянуть на знаменитый цветок гениального писателя, и все шли искать его: кто в окрестные леса, кто в сады, поля  — словом, туда, где имелась надежда встретить его. А так как известность «Исповеди» не ограничилась одной Францией, то вскоре и в других странах все зачитывались ею, увлекались трогательной историей любви Руссо, а вместе с тем заинтересовывались и барвинком...

И вот таким-то образом наш скромный цветок получил известность, о которой мы говорили.

Но все на свете преходяще, и с годами, конечно, должна была бы и померкнуть слава барвинка, забыться связь этого миловидного цветка с судьбою гения, если бы не позаботились поддержать это воспоминание швейцарцы, или, лучше сказать, женевцы.

Раскаявшись в своей холодности к знаменитому соотечественнику, женевцы решили увековечить память Руссо при его жизни, воздвигнув ему на родине, в Женеве, прекрасный памятник. Они поставили его среди своего чудного озера на живописном островке, получившем с того времени название острова Ж.-Ж. Руссо, и постарались обставить его тем, что было особенно дорого Руссо при жизни. Но что же могло быть так дорого ему на свете? Конечно, дикорастущие цветы и между ними наиболее любимый им барвинок. Им-то женевцы и засадили как все подножие самого памятника, так и окружающие его клумбочки.

И вот с тех пор всякий, кто бывает в Женеве, посещает остров Ж.-Ж. (а для иностранного туриста это обязательно), любуется этим цветком, вспоминает историю любви Руссо и берет цветок, конечно, с разрешения находящегося тут сторожа на память о великом мыслителе. Не знать цветка Руссо в Швейцарии считается недостатком образования.

Барвинок также всегда пользовался любовью немецкого народа и являлся даже соперником незабудки, так как наряду с красивым синим цветом служил в то же время и вестником близкого наступления весны  — был как бы первой ласточкой среди цветов. А так как сверх того его кожистые, блестяще-зеленые листья отличались такой прочностью и живучестью, что не погибали от холода и сохраняли свой свежий вид даже и под снегом, то вскоре из леса он был перенесен в сад  — как символ радостной жизненной силы, а отсюда  — и на кладбища, на дорогие могилы  — как знак вечно зеленеющей любви и никогда не исчезающего воспоминания.

Вследствие всего этого вечно жаждущий счастья, вечно д обивающийся исполнения какого-нибудь желания человек уже издавна приписывал барвинку особую волшебную силу.

Так, у австрийцев и до сих пор существует поверье, будто если в ночь на праздник святого Матвея (24 февраля) девушка бросит венок из барвинков в проточную воду и затем, покружившись молча на берегу с завязанными глазами, поймает его, то венок этот послужит ей венчальным венком.

Ганноверцы же это гадание производят несколько иначе. Гадание происходит у них в ту же ночь, но ганноверские девушки плетут не один, а два венка  — один из барвинков, другой из соломы, и пускают их плавать в большом сосуде на воде, а на дно его кладут еще горсть золы. Затем гадающей завязывают глаза, и, покружившись, она должна ощупью ловить плавающие на воде венки. Если поймает венок из барвинка, то это означает, что она выйдет в этом году замуж, если поймает венок из соломы, то ей грозит какое-нибудь несчастье, а если дотронется до золы, то  — смерть.

Барвинок обладает также, по мнению германцев, еще свойством прогонять всякую нечисть. Но для этого его надо собирать осенью между двумя праздниками в честь Пресвятой Богородицы, между 15 августа  — днем Успения Пр. Богородицы и 8 сентября  — днем Ее Рождества. Если сорванный в это время барвинок носить при себе, то над носящим его не будет иметь никакой власти ни дьявол, ни всякая другая нечистая сила, а если его повесить над входной дверью дома, то вся эта нечисть не будет иметь силы и в дом проникнуть. И потому сорванный барвинок никогда не следует бросать на двор в сор, а всегда в ручей, чтобы он не погиб от жажды.

Посаженный в саду барвинок приносит счастье, а помещенный в букет  — неизменную любовь. На этом же основании барвинки сажают, как мы уже сказали, на могилы дорогих покойников и сплетенные из них венки кладут у изголовья покойников, так как венки эти будто бы имеют свойство сохранять тело умершего от разложения.

Барвинок играл также немалую роль и в средние века  — в суде над обвинявшимися в соглашениях с дьяволом людях. Судья должен был, призывая дьявола, сорвать листок барвинка и, произнося имя обвиняемого или подозреваемого, бросить его на сковородку с кипящим салом. Если листок оставался на сковородке в сале, то обвиняемый был невиновен, если же он выскакивал со сковороды, то обвиняемый продал свою душу дьяволу и потому был способен причинить приписываемое ему зло,  — тогда подсудимый обвинялся в колдовстве, подвергался страшным пыткам и в конце концов сжигался на костре.

Все приписываемые немцами барвинку свойства имеют, конечно, главным своим основанием его удивительную неувядаемость, его удивительную живучесть. Все цветы букета, в котором находится ветка барвинка, могут совсем засохнуть, сгнить и развалиться, но если в сосуде, в котором он стоит, сохранится хоть капля воды, то ветка барвинка будет оставаться свежей, а если ее вынуть и воткнуть в землю, то пустит сейчас же корни и разрастется затем в пышное растение. Вот почему немцы называют его «Immergrun» (вечнозеленый) или «Sinngrun» (неувядающая мысль). О происхождении последнего названия  — следующий рассказ.

Однажды несколько веток барвинка помещены были вместе с чудным букетом роз в вазу с водой. Розы цвели, испускали дивный запах, вызывали всеобщий восторг, но потом поблекли, завяли и осыпались. Тогда печальные остатки этих роз удалили и оставили одни только ветки барвинка, которые продолжали зеленеть и нисколько не желали увядать. Прошло время, ветки пустили корни и начали расти. Заметив это, их вынули из воды и посадили в ящик с цветами, стоявшими на балконе, но затем совсем забыли о них.

Прошло лето, прошла осень, наступила зима. Находившиеся в ящике летние цветы поблекли, и самый ящик с балконом были занесены снегом. Начались вьюги, морозы  — все закоченело, все померзло. Померзли, казалось, также и ветки барвинка, и когда наступила весна, их хотели выбросить вместе со всеми другими погибшими в ящике цветами. Но каково же было удивление, когда они не только оказались совершенно зелеными, но почти сплошь покрытыми прелестными голубыми цветочками. Тогда люди воскликнули: «Они вечны, как вечна мысль» (Sinn).

Известный немецкий филолог Ф. Зенс дает, однако, этому слову (Sinn) другое толкование. По его мнению, его надо писать с одним «н», как древнегерманское слово Sin, обозначающее «вечно, продолжительно».

С барвинком связано также немало и других суеверий.

В немецких Альпах вьют из барвинков венки и вешают их над окнами. Говорят, это предохраняет от удара молнией. А в тридцатидневный период от Успения Пресвятой Богородицы и до Ее Рождества, по мнению продолжающих верить в существование ведьм тирольцев, барвинок помогает обнаружить ведьм. Стоит только повесить венок из барвинков над дверью, через которую входят в дом. Только для этого надо брать не большой барвинок (Vinca major), а малый (V. minor), называемый в Альпах также еще фиалкой мертвецов (Todtenveilchen), так как из него принято плести венки на могилы.

Барвинок этот для обладания указанной силой должен пролежать еще некоторое время в церкви под молитвенником пастора. Сорванный же в другое время, нежели в этот четырехнедельный период, он может быть использован ведьмами для причинения смерти домашнему скоту или для внесения раздора между людьми.

Фиалкой или цветком смерти называют в горных местностях барвинок еще, быть может, и потому, что в некоторых швейцарских городах, например в Цюрихе, существует очень странная, практикуемая детьми игра в гадание.

Берут цветок и, потихоньку сжимая чашечку, стараются заставить выглянуть из венчика находящиеся в нем тычинки. Делая это, дети приговаривают: «Смерть, смерть, выходи». И сколько раз гадающий произнесет слово «смерть», прежде чем выглянут тычинки, столько лет остается ему жить. Словом, нечто вроде того, как у нас гадают, считая, сколько раз прокукует кукушка.

Многие считают барвинок не только символом неувядаемости, но еще и цветком зависти, и причину такого взгляда Паоло Мантегацца поясняет следующей сказкой.

«Распускаясь первым цветком весною и возвещая весну, как и душистая фиалка, барвинок считал себя крайне обиженным тем, что все люди и боги обращают внимание на фиалку, а на него никто, хотя и по изяществу своих листьев и по красоте цветов он нисколько не хуже фиалки, и если только чего ему в сравнении с ней недостает, то это ее прелестного запаха. И вот однажды, когда Флора опустилась весною на землю и очарованная обаятельным запахом фиалки ласкала ее и предлагала придать ей больше росту, чтобы она могла возвышаться над другими цветами, а не благоухать скромно в тени других растений, вдруг раздался тоненький жалобный голосок.

 — Кто там жалуется?  — спросила Флора.

 — Это я,  — отвечал барвинок.

 — Что же тебе надобно, о чем ты плачешь?

 — Я плачу о том, что ты, мать цветов, не удостаиваешь меня взглядом и забываешь обо мне, осыпая в то же время столькими ласками фиалку и делая ей такие лестные для цветка предложения.

Флора посмотрела на маленькое растеньице, которое совсем не знала, а может быть, и просто забыла; так как ведь и боги не могут запомнить всех созданных ими существ, и для них есть толпа без отчества и имени, и спросила:

 — А как тебя звать?

 — Меня никак не зовут,  — ответил барвинок,  — у меня еще нет имени.

 — В таком случае, что же ты желаешь?

 — Я желал бы иметь какой-нибудь такой же тонкий, приятный запах, как фиалка. Дай мне его, Флора, и я тебе буду очень, очень благодарен.

 — Ну, этого, к сожалению, я не могу тебе дать,  — ответила Флора.  — Чудное это свойство получает растение в ту минуту, когда оно возникает по повелению Создателя, и передается ему вместе с первым поцелуем того гения, которому поручено его охранять. Ты же родился без запаха.

 — Ну, так дай же хоть какой-нибудь особый дар, который бы сравнял меня с фиалкой, на которую я даже несколько похож и цветком, но которую все любят, а меня никто.

 — Хорошо,  — ответила богиня,  — цвети же ты дольше, чем фиалка, цвети даже и тогда, когда фиалка уже давно будет мертва.

 — Благодарю, Флора, это большой дар. Теперь, когда влюбленные будут искать тенистые места садов и не встретят более фиалки, то, быть может, они обратят внимание и на меня и, сорвав, пришпилят сделанные из моих цветов букетики к себе на грудь, к бьющимся любовью сердцам.

 — Быть может,  — ответила богиня.

 — Но вот еще что я тебя попросил бы,  — продолжал барвинок,  — сделай мои цветы более крупными, чем цветы фиалки.

 — Изволь, и это я могу сделать. Пусть твои цветы будут крупнее цветов фиалки. Величина  — это противоположность глубины. Внешнее расширение  — противоположность внутреннему содержанию.

Тут, сильно раздраженная упрямой настойчивостью маленького растеньица, Флора хотела было удалиться; но растение, казалось, было еще не совсем удовлетворено.

 — Ну, что же тебе еще надо?  — сказала Флора.  — Ты получишь более крупные, чем у фиалки, цветы, будешь цвести дольше ее  — разве тебе этого не достаточно?

 — Нет, Флора, если уже ты ко мне так милостива, то дай мне еще имя  — какое-нибудь название. Ведь без имени я все равно что бродяга.

Вместо того, чтобы рассердиться, Флора только улыбнулась.

 — Хорошо,  — сказала она,  — это довольно легко,  — ты будешь называться Pervinca (победительная), от латинского глагола «побеждаю», так как ты хочешь во что бы то ни стало победить более скромную и красивую твою соседку. Пусть же имя твое будет выражением твоего завистливого характера».

И вот с этого-то времени наш барвинок и носит название Pervinca или Vinca, которое затем перешло и в науку.

Укажем еще, что барвинок играл некоторую роль и в верованиях славянских народов, а частью также и наших предков. Так, Афанасьев, сообщая в своих «Воззрениях славян на природу» о том, как в славянских сказаниях иногда цветы и растения, вырастающие из зарытого тела убитых, поведывают о совершенных преступлениях, приводит примером карпатскую колядку, где божье дерево, мята и барвинок выросли из пепла трех сирот, убитых и сожженных злой мачехой за то, что они не устерегли золотой ряски на конопельках. Про мачеху эту в колядке дети-покойники говорят:

«Она нас спалит (сожгла) на дрибний попелец (мелкий пепел).
Она нас посие (посеяла) в загородойци (в огороде).
Та з'нас ся вродит (выросла) трояка зильля (растение).
Перше (первое) зилейко - биждедеревочок (божье дерево),
Друге зилейко - крутая мята,
Трете зилейко - зелений барвинок».

Нечто подобное поется также и в малоросской песне, приводимой в сборнике Мордовцева:

«Иване! Посеку (изрублю) тебя, как капусту, посею в трех огородах, и уродится три зальечка: барвинок, любисток и василек».

Наконец, барвинок играл, да и до сих пор играет еще немалую роль и в малоросских свадебных обрядах  — в печении свадебного каравая. Любопытное печение это, по словам Маркевича, производится родственниками жениха за день до свадьбы в его доме. Каравай печется из двух сортов муки: из пшеничной и ржаной. При этом из первой делается только самый пирог, а из ржаной  — его дно, нижняя корка. Размесив пшеничное тесто, каравайницы начинают петь:

«Засвити, Боже, из раю
Нашему караваю,
Щоб було виднесенько (видно)
Краяты (резать) дробнисенько (помельче)...»

Во время пения они лепят из пшеничного теста шишки и птичек. Птички прикрепляются к пирогу попарно с припевом: «Дай, Боже, чтоб наши диты (дети) в пары булы (были под пару)». Затем, когда настанет время сажать каравай в печь, то каравайницы идут приглашать к себе на помощь какого-нибудь мужчину, которому дают название «кучерявого», и приказывают ему выместь печь и посадить в нее каравай. Кучерявый исполняет их приказание, а затем кричит: «джонки (бабы), идите до дижи (к квашне)!»

Тогда бабы берут дижу, в которой месился каравай, начинают носить ее по всей избе, поднимают ее над головами и ударяют ею три раза в сволок, припевая вместе с кучерявым:

«Ой пичь (печь), пичь на стовпах (столбах),
Да дижу носят на руках,
Наша пече, наша пече,
Нам спечи (спеки) каравай
Грече».

Потом все кричат: «Да целуйтеся, да милуйтеся», и каравайницы начинают обнимать и целовать кучерявого.

Тем временем распорядительница (мать жениха) приносит закуску и горилку, сажает за стол и угощает, пока печется каравай. Когда же он испечется, то все, встав из-за стола и помолясь Богу, вынимают его из печи, обертывают длинным рушником и ставят на стол.

В это время приходит невеста с подружками и начинает вильце вить.

Вильце вить  — значит завивать деревцо  — обычай, в котором играет роль и наш барвинок. Жених вырубает молодую сосенку или вишню и приглашает себе на подмогу товарища или родственника, который получает название «боярина». Боярин вносит это деревцо в избу и, величая его вильцем, втыкает в каравай. Тогда невеста, испросив благословения, садится с подругами за стол и начинает вить с ними из барвинка гирлянды и букетики и украшать ими деревцо. Свивая гирлянды, подружки поют:

«Благословы, Боже,
Благословы, Боже,
Нам вилечко звыты,
Сей дом звеселиты;
Ой мы вильце выли,
Да мы меду не пылы,
Да все тее пыво
Зеленее выно (вино)».

Если же нет барвинка, то плетут гирлянды из калины, а иногда даже из разных цветных бумажек; но барвинок предпочитают всему как символ прочного, вечного...

Во время плетения гирлянд молодая для подкрепления сил своих подруг подносит им меду, а если меду нет, то по чарке горилки. Свив вильце в доме жениха, все отправляются вить такое же вильце в дом невесты.

В день свадьбы каравай с разукрашенным вильцем ставится на парадном столе и разрезается на столько кусков, сколько присутствующих, чтобы каждому из гостей досталось непременно по куску. Вот почему в песне при замешивании теста каравая и поется: «Помоги, Боже, нарезать каравай помельче».